Неточные совпадения
Правила эти несомненно определяли, — что нужно
заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не надо
мужчинам, но женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять, и т. д.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою,
мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб,
платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Но по «системе фраз» самого Макарова женщина смотрит на
мужчину, как на приказчика в магазине модных вещей, — он должен показывать ей самые лучшие чувства и мысли, а она за все
платит ему всегда одним и тем же — детьми.
— Еще бы вы не верили! Перед вами сумасшедший, зараженный страстью! В глазах моих вы видите, я думаю, себя, как в зеркале. Притом вам двадцать лет: посмотрите на себя: может ли
мужчина, встретя вас, не
заплатить вам дань удивления… хотя взглядом? А знать вас, слушать, глядеть на вас подолгу, любить — о, да тут с ума сойдешь! А вы так ровны, покойны; и если пройдут сутки, двое и я не услышу от вас «люблю…», здесь начинается тревога…
Не раз он страдал за утраченное
мужчиной достоинство и честь,
плакал о грязном падении чужой ему женщины, но молчал, боясь света.
Каждый
мужчина и женщина, не моложе 16 лет, кроме коронных чиновников и их слуг,
платят по 6 шиллингов в год подати.
Было уже и немыслимо сдержать его: женщины
плакали,
плакали и многие из
мужчин, даже два сановника пролили слезы.
Утром рано подходит офицер и всех
мужчин забрал, и вашего папеньку тоже, оставил одних женщин да раненого Павла Ивановича, и повел их тушить окольные домы, так до самого вечера пробыли мы одни; сидим и
плачем, да и только.
Что же касается
мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не
плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
— Ну, да ведь и он — холодный, как лед, — заметила Марья Дмитриевна. — Положим, вы не
плакали, да ведь я перед ним разливалась. В Лавриках запереть вас хочет. Что ж, и ко мне вам нельзя будет ездить? Все
мужчины бесчувственны, — сказала она в заключение и значительно покачала головой.
Нетерпеливо
платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого
мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.
Другой, очень недурно одетый
мужчина лет сорока пяти, промучив девушку часа два,
заплатил за номер и дал ей восемьдесят копеек; когда же она стала жаловаться, он со зверским лицом приставил к самому ее носу огромный, рыжеволосый кулак и сказал решительно...
Плотники при этом начали креститься; в народе между старух и женщин раздался
плач и вопль; у всех
мужчин были лица мрачные; колокол продолжал глухо прозванивать, как бы совершая себе похоронный звон.
Прозоров и здесь сыграл самую жалкую, бесхарактерную роль: валялся в ногах,
плакал, рвал на себе волосы, вымаливая прощение, и, вероятно, добился бы обидного для всякого другого
мужчины снисхождения, если бы Раиса Павловна забыла его.
Тогда я прильнул бы к его груди, и, быть может, мы вместе
заплакали бы — ребенок и суровый
мужчина — о нашей общей утрате.
— Ай, ай, ай! стыдись! — сказал Петр Иваныч, — и ты
мужчина!
плачь, ради бога, не при мне!
Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не
плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать, что он
мужчина.
Словом сказать, мы вышли из суда обеленными, при общем сочувствии собравшейся публики.
Мужчины поздравляли нас, дамы
плакали и махали платками. Вместе с нами признаны были невинными и прочие наши товарищи, исключая, впрочем, Редеди и"корреспондента". Первый, за распространение вредных мечтаний в среде ситцевых фабрикантов, был присужден к заключению в смирительный дом; последний, за написание в Проплеванной фельетона о"негодяе" — к пожизненному трепету.
Однажды он меня страшно удивил: подошел ко мне, ласково улыбаясь, но вдруг сбил с меня шапку и схватил за волосы. Мы стали драться, с галереи он втолкнул меня в лавку и все старался повалить на большие киоты, стоявшие на полу, — если бы это удалось ему, я перебил бы стекла, поломал резьбу и, вероятно, поцарапал бы дорогие иконы. Он был очень слаб, и мне удалось одолеть его, но тогда, к великому изумлению моему, бородатый
мужчина горько
заплакал, сидя на полу и вытирая разбитый нос.
Смерть Савелия произвела ужасающее впечатление на Ахиллу. Он рыдал и
плакал не как
мужчина, а как нервная женщина оплакивает потерю, перенесение которой казалось ей невозможным. Впрочем, смерть протоиерея Туберозова была большим событием и для всего города: не было дома, где бы ни молились за усопшего.
Я никогда не думала, чтоб
мужчина мог так
плакать.
А ты не знаешь, что такое значит,
Когда
мужчина —
плачет!
Женщины
плакали, глядя на него,
мужчины, брезгливо сморщив лица, угрюмо ушли; мать урода сидела на земле, то пряча голову, то поднимая ее и глядя на всех так, точно без слов спрашивала о чем-то, чего никто не понимал.
Заверещала притихшая под выстрелами Глаша и, придерживая выскочившую грудь, выбросилась наружу и бестолково заметалась в толпе
мужчин,
плакала и кричала, уже никого не боясь...
Я едва не
заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос — «кто я — мальчик или
мужчина?» Я содрогался от мысли быть мальчиком, но, с другой стороны, чувствовал что-то бесповоротное в слове «
мужчина» — мне представлялись сапоги и усы щеткой.
Двое
мужчин и женщина, плечи которой казались сзади в этот момент пригнутыми резким ударом, обменялись вполголоса немногими словами и, не взглянув ни на кого, поспешно ушли. Они больше не казались живыми существами. Они были убиты на моих глазах выстрелом из чековой книжки. Через дверь самое далекое зеркало повторило движения удаляющихся фигур, и я, бросившись на стул, неудержимо
заплакал, как от смертельной обиды, среди волнения потрясенной толпы, спешившей разойтись.
— О, простота! — сказала она. — Мальчик, ты
плачешь потому, что скоро будешь
мужчиной. Возьми этот, другой цветок на память от Камиллы Флерон!
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые
мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла
плакать; вырывала иголку из рук.
Лупачев. Предостерегать не значит пугать. Пора вам, Зоя Васильевна, приходить в совершеннолетие. Браки между людьми неравного состояния по большей части торговые сделки. Богатый
мужчина если женится на бедной, то говорят, что он берет ее за красоту; то есть, проще сказать,
платит деньги за ее красоту.
И женщины и
мужчины пили очень много, — было дурно только то, что воры всегда заканчивали свой кутеж старыми денежными недоразумениями и любили исчезнуть не
платя.
— Думаешь, не стыдно мне было позвать тебя? — говорит она, упрекая. — Этакой красивой и здоровой — легко мне у
мужчины ласку, как милостыню, просить? Почему я подошла к тебе? Вижу, человек строгий, глаза серьёзные, говорит мало и к молодым монахиням не лезет. На висках у тебя волос седой. А ещё — не знаю почему — показался ты мне добрым, хорошим. И когда ты мне злобно так первое слово сказал —
плакала я; ошиблась, думаю. А потом всё-таки решила — господи, благослови! — и позвала.
Аполлинария Панфиловна. «Кажется». Да
мужчина, каким ему нужно, таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий; где
плакать —
плачет, где плясать — пляшет. Всякий
мужчина коли он не дурак, так плут; а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.
— Конечно, по вашим понятиям, восемьсот рублей ужасная сумма, но что это такое значит для
мужчины? Плевок, нуль… и потому честью заверяю вас, что
заплачу вам, и
заплачу даже с процентами; только, бога ради, не извольте являться ни к жене моей, ни к теще за моим долгом.
Несколько минут ничего нельзя было разобрать в общей суматохе. Народу сбежалось бездна, все кричали, все говорили, дети и старухи
плакали, Акулина лежала без памяти. Наконец
мужчины, столяр и прибежавший приказчик, вошли наверх, и столярова жена в двадцатый раз рассказала, «как она, ничего не думавши, пошла за пелеринкой, глянула этаким манером: вижу человек стоит; посмотрела: шапка подле вывернута лежит, Глядь, а ноги качаются. Так меня холодом и обдало.
— Я у одной дамы был, она меня к одному
мужчине послала, а тот к другому. Все добрые, а помогать не могут. Тогда один мне работу дал и не
заплатил — его арестовали.
— Нужно жениться в двадцать лет или в сорок, — задумчиво говорила она, — так меньше риска обмануться самому и обмануть другого человека… а если и обманешь, то в первом случае
платишь ему за это свежестью своего чувства, во втором же… хотя бы внешним положением, которое почти всегда солидно у
мужчины в сорок лет.
Если
мужчина подает даме стул или поднимает оброненный платок, то пусть и она
платит ему тем же.
Смирнов. Пора, наконец, отрешиться от предрассудка, что только одни
мужчины обязаны
платить за оскорбления! Равноправность так равноправность, черт возьми! К барьеру!
Анна Петровна. Я сейчас всё разузнаю… А ты сиди и
плачь! Спать ложись,
мужчина! Где Софья?
Анна Петровна (подходит к ней). Марья Ефимовна… Не держу вас… Я сама бы ушла отсюда на вашем месте… (Целует ее.) Не
плачьте, моя дорогая… Большая часть женщин создана для того, чтобы сносить всякие гадости от
мужчин…
Пуще прежнего
заплакали старухи, закрыла платком лицо и вся трепетно задрожала от сдерживаемых рыданий нарядно одетая молодая красивая женщина, стоявшая почти возле Василия Борисыча. Вздыхали и творили молитвы
мужчины.
—
Плачет, — сказал он, — вероятно, потому, что она женщина. Будь она
мужчиной, она не
плакала бы.
— Мы,
мужчины, должны заступаться за женщин, потому что сильные обязаны защищать слабых. Чего же ты
плачешь?
— Чего
плачешь? Поведай мне свое горе! Возле тебя сидит теперь не глупый шут, старик, а сильный
мужчина. Можешь положиться на меня…Я силен и всё могу сделать…О чем же ты
плачешь? Ну?
И заглушенный подушкой
плач братца Иоле, желавшего показаться во что бы то ни стало «
мужчиной» в эти грустные часы, и стойко скрывавшего свои слезы перед разлукой с любимой сестренкой…
— Успокоились? — все так же кротко спросила Калерия. — Это ничего, что
заплакали…
Мужчины стыдятся слез… И напрасно. Да и передо мной?.. Я ведь уже Христова невеста.
Однажды весною, в 1889 году, я зашел по какому-то делу в помещение Общества русских студентов. Лица у всех были взволнованные и смущенные, а из соседней комнаты доносился
плач, — судя по голосу,
мужчины, но такой заливчатый, с такими судорожными всхлипываниями, как
плачут только женщины. И это было страшно. Я вошел в ту комнату и остановился на пороге. Рыдал совершенно обезумевший от горя Омиров. Я спросил соседа, в чем дело. Он удивленно оглядел меня.
По-видимому, он находился в том состоянии раздражения и грусти, когда женщины тихо и беспричинно
плачут, а у
мужчин является потребность жаловаться на жизнь, на себя, на бога…
— А вы любопытничать. Ну, вот и уставились, чего смотрите? Теперь
плакать начнете. Велика беда, что пошалить барин, пошалит и все тут.
Мужчине можно пошалить, не барышня, — пустился он в рассуждения.